https://www.kommersant.ru/doc/3888233?f … FDxH3ynGPI

Художественный руководитель Балета Цюриха (Ballett Zurich) Кристиан Шпук (Christian Spuck) — о любви к Толстому и Тарковскому, смелости следовать за своей мечтой и о том, как альтернативная гражданская служба может воспитать будущего хореографа.

Галина Столярова
17 апреля международный фестиваль балета Dance Open откроется в Александринском театре новой постановкой Цюрихского балета "Зимний путь" в хореографии Кристиана Шпука. Новаторский спектакль, мировая премьера которого состоялась осенью 2018 года, уже назвали путешествием в глубину человеческого сознания и творением на грани физиологических возможностей человека. Балет вдохновлен знаменитым одноименным вокальным циклом Франца Шуберта из 24 песен на стихи немецкого поэта-романтика Вильгельма Мюллера. Для постановки была выбрана авангардная интерпретация современного немецкого композитора Ханса Зендера для тенора и малого оркестра, которая выводит драматургию сочинения на новый уровень.

— Выступление на открытии XVIII сезона Dance Open станет для Цюрихского балета первым в России. Как вы относитесь к тому, что для фестиваля было выбрано именно это произведение?

— Я немецкий хореограф, а "Зимний путь" — очень немецкий спектакль, квинтэссенция немецкого романтизма плюс потрясающая современная интерпретация Зендера. Очень рад, что выбрали именно нашу самую свежую премьеру. Участие в фестивале с Цюрихским балетом для меня огромная честь. У меня давние отношения с фестивалем, я дважды входил в состав его жюри, долгое время слежу за его развитием. "Зимний путь" — это моя идея, я пригласил руководство фестиваля посетить мировую премьеру. И очень рад, что эту работу оценили и она откроет XVIII сезон фестиваля Dance Open — крупнейшего в России.

— Как создавался "Зимний путь"?

— Сюжетная линия в этом произведении довольно скупа и схематична: главный герой, расставшийся с возлюбленной, отправляется странствовать по зимней Германии. Он скитается, мерзнет и страдает — вот собственно и все, что нам известно. Даже на тему о том, кто кого бросил, можно при желании подискутировать. В песнях много символизма, эмоций и переживаний, но практически нет действия. Поэтому я стремился избежать буквалистского подхода и поставил себе целью выхватить ключевые символы, элементы и чувства и передать эмоциональное состояние главного героя. Разумеется, в балете есть сквозная тема — это люди, бредущие по снегу, гонимые ветром.

— В чем особенность интерпретации Ханса Зендера?

— Зендер не только сочинил оркестровку для каждой из 24 песен цикла, но и выстроил между песнями связи, соединив в единое целое. Зендер сохранил душу песен, не потревожил их суть и основу, это потрясающая работа. В его интерпретации появляются новые инструменты — например аккордеон, ярко звучат медные духовые. Оркестровка несет в себе очень насыщенный звук, заряженный эмоциями и ощущениями — одиночеством, холодом — эмоциональным и физическим. Я восхищен работой Зендера, она возносит произведение Шуберта на совершенно новый уровень, и в этом смысле я бы назвал оркестровку скорее интерпретацией. Именно богатая оркестровка и позволила мне создать балет, ведь если бы мы использовали оригинальное сочинение Шуберта, где звучат только фортепиано и голос солиста, то получилось бы совершенно другое произведение. Мне очень приятно, что Ханс Зендер высоко оценил нашу работу — он посещал наши репетиции. Сотрудничество с современными, ныне живущими композиторами — огромная ценность: это всегда живой диалог и совместное творчество, которое очень обогащает результат.

— Большинство ваших балетов — полномасштабные работы, вдохновленные литературными произведениями,— "Анна Каренина", "Щелкунчик", "Ромео и Джульетта". Что побудило вас выбрать на этот раз почти абстрактную историю?

— Вы совершенно правы, меня очень увлекает работа с литературной основой, однако, как ни удивительно, подход к абстрактному и сюжетному балету для меня отличается совсем немногим. Разница в том, что абстрактный балет хореографу необходимо эмоционально насыщать самому — и чем больше пластов вы создадите, тем глубже получится произведение, тем больше людей оно затронет, зацепит. С готовым сюжетом в этом смысле работать легче — тут важно выбрать свой ракурс, подачу, угол зрения, интерпретацию. Чтобы взяться за абстрактный балет, нужен кураж, тут выше риски: хореограф должен самостоятельно создать сильные образы, за которыми будет следить публика — или не будет, и тогда провал. Я очень рад, что с "Зимним путем" у нас получилось!

— Как вы выбираете сюжеты для спектаклей? Что побудило вас взяться за "Анну Каренину", например?

— Я прочитал роман довольно поздно: так сложилось, что в школьные и студенческие годы эту книгу я так и не открыл. Мое знакомство с этим романом Толстого состоялось уже в довольно зрелом возрасте, кстати, за целых два года до того, как я решился поставить балет на его основе. Роман взорвал меня изнутри, я был совершенно потрясен и восхищен психологизмом Толстого. Обсуждая с труппой идею постановки, мы очень быстро согласились с тем, что создать балетную версию этого эпохального литературного произведения невозможно, да и ни к чему. Скорее имеет смысл нарисовать хореографическую историю по его мотивам, используя роман как источник вдохновения. Так мы и поступили, сократив круг действующих лиц до известного нам трагического любовного треугольника Каренин — Анна — Вронский, а также пар Левин и Китти и Стива и Долли. Каждый из героев вносит свой оттенок в эмоциональную палитру семейных и любовных отношений, которые и стали фокусом для моего балета. Он о любви, об отношениях в семье, а также об общественных установках, которые влияют на них, подчас господствуют над чувствами и деформируют отношения в семье. Он о том, что происходит, когда наши эмоции одерживают победу над социальным конформизмом и мы бросаем вызов установкам и шаблонам. Мне очень приятно, что у этого спектакля сложилась сценическая жизнь и в России: он был поставлен в Московском академическом музыкальном театре им. Станиславского и Немировича-Данченко.

— В чем особенность вашей версии балета "Щелкунчик"?

— Мне довелось посмотреть великое множество версий "Щелкунчика" на разных сценах мира, и я не побоюсь признаться: к середине второго действия меня неизменно начинала одолевать невыносимая скука. И вот в один прекрасный момент я задал себе смелый вопрос: а что я смог бы создать на эту великую музыку Чайковского? На мой взгляд, "Лебединое озеро" и "Щелкунчик" — это великие музыкальные произведения, лучшее, что было создано для балетной сцены. И я решил выбрать в качестве отправной точки оригинальную новеллу Гофмана "Щелкунчик и Мышиный король", с которой, собственно, все и началось. Это был принципиальный момент, поскольку всему балетному миру этот сюжет известен в переработке Мариуса Петипа. Мне же хотелось отдать должное оригиналу, без адаптаций и прикрас. Новелла того достойна: это многоуровневое, глубокое и очень цельное сочинение, из которого можно почерпнуть массу идей. Мало кому известно, почему в классической, привычной версии балета нет, например, истории принцессы Пирлипат. А дело в том, что "Щелкунчика" изначально давали в рамках одного вечера с оперой "Иоланта". И чтобы не затягивать программу, в жертву было принесено несколько сюжетных линий. Вот я и решил восстановить, скажем так, историческую справедливость. Мне очень приятно, что в России, где "Щелкунчик" — это икона, произведение, без которого немыслим разговор о русском классическом балете, мою постановку встретили с энтузиазмом. Мы показали ее в 2017 году на Новой сцене Большого театра.

— Что вам близко в русской культуре, искусстве, истории?

— Я часто бываю в России и искренне восхищен культурным наследием страны. Мне очень близки Толстой и Арсений Тарковский. Пользуюсь любой возможностью посмотреть спектакли в Большом театре — и дело не только в художественной ценности спектаклей. В Большом ты ощущаешь, насколько велико значение балета для русской культуры, насколько балет здесь значим и любим — наверное, как больше нигде в мире. Связь между культурой и религией, которая достаточно тесна в России, давно занимает меня. Если смотреть шире, то меня всегда пленял контраст между некоторой кажущейся холодностью и отстраненностью русских при первом знакомстве и той душевной теплотой, сердечностью и искренностью, которые открываются тебе при более близком контакте. У русского человека большое сердце, и Россия — та страна, где мне всегда хорошо.

— Как бы описали хореографический язык труппы Цюрихского балета?

— У нас классическая школа и современный балетный репертуар. Мы придерживаемся, я бы сказал, классического кодекса, но действуем на территории и классического балета, и современной хореографии. В репертуаре труппы балеты Уильяма Форсайта, Иржи Килиана, Эдварда Клюга, Алексея Ратманского. Мое кредо и моя главная надежда — шаг за пределы собственных возможностей. Я говорю и о физических возможностях, и о психологических барьерах. Каждый день — это расширение пространства творческой свободы, новая высота. Стараюсь привлекать к сотрудничеству самых ярких ныне живущих хореографов со своим выразительным творческим почерком, это как нельзя лучше развивает труппу, делает ее разносторонней. В минувшем сезоне наши продажи балетов составили 99%, за год до этого — 98%. Это означает, что аудитории близок наш подход.

— Вы упомянули Уильяма Форсайта. С этим хореографом у вас особая связь — ведь именно под влиянием его работ вы в 19-летнем возрасте приняли решение стать танцовщиком, не так ли?

— Да, именно под влиянием балетов Уильяма Форсайта я принял решение связать свою жизнь с хореографией. Я тогда жил во Франкфурте и проходил альтернативную гражданскую службу — работал в клинике для душевнобольных. Мне было 19 лет — возраст, когда профессионально заниматься хореографией и балетом уже поздновато, но вот от первой же постановки Форсайта мне буквально голову снесло. Я был ошеломлен, словно на другой планете побывал. До той поры представления о балете ограничивались для меня, скажем так, телевизионной версией классики вроде "Щелкунчика" или "Лебединого озера" в самой традиционной форме: красиво, элегантно, сладко, даже чуть приторно. И тут мне во всей красе предстал балет как философия. Тут не про движения, тут про мысли, идеи, потрясающие и неожиданные вопросы, которые задевают тебя за живое. Я испытал сильнейшее потрясение. И я невероятно горжусь тем, что Форсайт, человек, таланту которого я поклонялся, которого считал недостижимой звездой, сейчас частый гость в нашем театре. Жизненное направление было задано, и по окончании службы я поступил в школу балета Джона Кранко в Штутгарте, хотя мне было уже 20 лет. Опасался, что время упущено, но рад, что страх не остановил меня.

— Чем стали для вас два года альтернативной гражданской службы — потерянным временем, о котором вы сожалели, трудным испытанием, полезной жизненной школой?

— Два года гражданской службы начинались для меня в психологическом плане очень тяжело. Мне хотелось стать танцовщиком, и я понимал, что к моменту окончания службы, когда мне будет 20-21 год, по общепринятым меркам будет уже поздно поступать в балетную школу, я терзался этой мыслью. Кроме того, во время прохождения альтернативной службы в психиатрической лечебнице я с первых шагов столкнулся с самыми тяжелыми пациентами. Но именно эти два года стали для меня одним из важнейших жизненных этапов. Самые глубокие и значимые вещи открылись мне именно в этот период жизни. Я не был врачом, медбратом или родственником, я был просто пареньком, что называется, "на подхвате". И неожиданно увидел, что невероятно одинокие, отчаявшиеся люди, аутсайдеры в абсолютной форме, тянутся ко мне — как выясняется, единственному человеку, готовому их выслушать. Их откровенность оказалась для меня сюрпризом, но я нашел в себе силы предложить открытость в ответ. И задумался о том, что является нормой, а что отклонением; о возможности и желании найти зерно истины, в том, что на первый взгляд кажется бессвязным бредом; о том, чтобы почувствовать эмоции другого человека, не закрываться от них. Я пронес этот опыт через всю жизнь и должен сказать, что именно он помог мне научиться искусству коммуникации. Ведь успех балета зависит от того, насколько автор спектакля сумеет донести свои мысли до сценографов, художников по костюмам, танцовщиков. Ты оказываешь всем этим людям доверие, впуская их в свой мир, а доверие немыслимо без уважения. И доверию, и уважению к каждому человеку вне зависимости от его возраста, социальной роли и так далее я научился именно во время гражданской службы. Так происходит, когда ты помогаешь тем, кого считают отверженными, людям, оставившим любые надежды на то, что кто-то способен и хочет понять их и услышать. Да, эта школа жизни, безусловно, меня воспитала — и как человека, и как хореографа.